Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

class="p1">— Да простят меня сидящие здесь уважаемые товарищи, но я не вижу в обсуждаемом вопросе никакого, так сказать, состава преступления, а тем более — скрытых действий классового врага. Следует ли принимать заведомо глупые вопросы молокососа, которым движет любопытство, возникшее в обывательской среде, за пособничество врагу? Я думаю — нет! Но зато следует говорить о нашей неудовлетворительной воспитательной работе! О боевитости нашей пропаганды! Об острых проблемах текущей жизни мы говорим порой уклончиво и обтекаемо!..

Инструктор Центрального Комитета предложил послушать тех, кто задавал преподавателям «неумные», как он сказал, вопросы, из-за которых и началось разбирательство.

Из выступлений слушателей стало ясно, что они, поддавшись обывательским разговорам, решили узнать о них мнение преподавателей, и никаких других целей при этом, а тем более враждебных, не преследовали.

Секретарь райкома в начале заседания бюро был хмур и молчалив. Но после моего выступления и ответов слушателей успокоился.

Начались выступления членов бюро. В достаточно осторожных выражениях они защищали коммунистов, не совершивших никаких преступлений против партии. Единодушно встали на мою сторону и предложили указать директору партшколы на ослабление политико-воспитательной работы со слушателями.

Бакинские товарищи все-таки настояли, чтобы бюро райкома до завтрашнего дня не принимало никаких решений.

Было решено завтра продолжить заседание бюро.

Вечером инструктор пригласил меня и директора партшколы к себе (оказывается, к нашему приходу он уже переговорил с Баку). Он был озабочен, но держался уверенно.

— Я думаю, — сказал он, — что вам здесь не следует работать.

— Но мы не вправе распоряжаться собой, — возразил директор. — Нас сюда прислали по решению партийных инстанций.

— Я постараюсь помочь вам уехать.

— А как с решением бюро по нашему вопросу? — спросил я.

— Никакого решения не будет. Я связался с Баку, нам посоветовали ограничиться обсуждением. Примем к сведению сообщения товарищей, ваши объяснения. И на том кончим.

* * *

Через неделю директора школы отозвали в распоряжение Центрального Комитета.

Я написал короткое письмо Самеду Вургуну. В тот последний год, что я был в Баку, мы с ним очень сдружились. Я просил его сделать все возможное, чтобы Союз писателей ходатайствовал о моем возвращении в Баку.

Через неделю, так и не дождавшись ответа от Самеда Вургуна, я позвонил ему по телефону.

— Ты получил мое письмо? — спросил я его.

— Какое письмо? О чем?

Я повторил все, что писал в письме.

— Вот что, — сказал он мне, — на днях у меня встреча с трудящимися в Агдаме, приезжай туда — поговорим!

Через два дня я собрался и поехал в Агдам, где, конечно, сразу же постарался встретиться с Самедом. Мы обнялись.

Самед обрадовал меня: он разговаривал обо мне в Центральном Комитете партии Азербайджана с заведующим отделом пропаганды.

— Товарищи о тебе хорошо отзываются. Возвращайся и жди вызова! — сказал он мне на прощание.

Вскоре в райком партии пришла телеграмма, которую я ждал:

«Будаг Деде-киши оглы отзывается в распоряжение Центрального Комитета Компартии республики».

Я стал собираться в дорогу. Я прощался с красивым городом, примостившимся на склонах снежноголовых гор.

Был пасмурный октябрьский день 1936 года. С гор дул порывистый ветер.

Мне жаль было расставаться с сотрудниками, газетой, каждая полоса которой говорила о бессонных моих ночах и переживаниях, о буднях и праздниках города, который строился на моих глазах и с которым я сжился.

Я зашел в райком партии, где попрощался с секретарем.

Председатель райисполкома дал мне грузовик, чтобы отвезти Кеклик к родителям. Этот же грузовик из Назикляра привез меня на железнодорожную станцию.

Я уезжал в Баку.

На душе было и легко, ибо я уезжал в город, который я полюбил, и тревожно: что ждет меня в моем будущем?